Поминая Сталина

Что бы ни происходило с нами и со страной в начале марта, мимо этой даты — смерти «вождя народов» — пройти не получается. В чем феномен этой глубинной, на генетическом уровне, памяти?

Мое отношение к Сталину воспитали отцовские друзья, все как один отсидевшие в конце 30-х. И, поскольку все они были милейшими и порядочнейшими людьми, мне никогда как не требовалось, так и не требуется других доказательств, что сажали ни в чем не повинных людей. К тому же все они были люди умные, а потому им не составило большого труда внушить мне, что Сталин был не только злодей, но и дурак: подавлением национальных элит отталкивал от себя национальные меньшинства, коллективизацией разрушил сельское хозяйство, отторжением социал-демократии привел к власти Гитлера, которому вдобавок еще и доверился, проморгав начало войны и предварительно ослабив армию:

Все это, собственно, с тех пор публиковалось сотни и тысячи раз, вбивая сотни и тысячи все новых и новых осиновых кольев в могилу «отца народов», и все-таки в народном мнении Сталин остается великим историческим деятелем. Вызывая гнев либеральных гуманистов уже против народа — он-де способен боготворить только убийц!

Скажу в утешение: никто и никогда не любил и не любит убийц (где песни о Чикатило?), но всякий народ — аристократ, а не интеллигент. Аристократ предпочитает помнить о подвигах, интеллигент — оплакивать их цену. Ахматова когда-то назвала новой ложью главу «Так это было» поэмы Твардовского «За далью — даль», где Сталин предстает величественным и в свершениях, и в злодеяниях. На радость гуманистам она желала сохранить его в истории мерзким злобным карликом. Однако здесь желания гуманистов приходят в столкновение с психологическими интересами не прагматической власти, как они иногда ошибочно думают, но романтического народа.

Ибо история не только наука, но и, по Карамзину, священная книга, формирующая у народа возвышающий образ самого себя. Образ, без которого люди не захотят приносить своему народу даже самые малые жертвы, без коих невозможно выстоять в кризисные эпохи. Поэтому любой народ согласен видеть свою историю сколь угодно трагической, но величественной, а не жалкой и презренной. Изобразить же величественной страну с карликом во главе было бы не под силу даже самому Шекспиру. Приукрашивая Сталина, народ приукрашивает самого себя, и справиться с желанием народа видеть себя красивым не под силу всем гуманистам и моралистам мира.

Если человеку недостает возвышающей правды, он тянется к возвышающему обману — видимо, концепция Твардовского и есть предельно допустимый народным сознанием приговор Сталину. Попытки зайти дальше будут приводить лишь к его реабилитации — не властью, а народом, к которому власть вынуждена будет прислушаться, дабы не утратить собственной популярности.

Что мы сегодня и наблюдаем. Каким бы ни изображала Сталина научная история, история воодушевляющая почти наверняка оценит его как вождя, развернувшего Россию от интернациональной химеры к национальному государству или даже империи. Но заметит ли она, что, добиваясь абсолютного повиновения, Сталин уничтожил потенциальную имперскую аристократию, без которой все империи обречены на распад?