Судьба уникальных произведений искусства в руках главного хранителя музея
Первый в новейшей истории России Международный съезд реставраторов прошел на минувшей неделе в Москве. Отечественная школа реставрации, на протяжении ХХ века считавшаяся одной из ведущих в мире, в последние 20 лет пережила острый кризис, связанный с нехваткой кадров и финансирования.
О своем взгляде на судьбу хранилищ произведений искусств и об опыте восстановления произведений, представляющих мировую ценность, «Труду» рассказала делегат съезда, главный хранитель Эрмитажа Светлана Адаскина.
— Почему вдруг Министерство культуры озаботилось проблемами реставрации?
— Не «вдруг»! Речь о проведении подобного большого сбора специалистов шла давно. Проблемы? Да хоть такая: многие отечественные реставраторы не имеют квалификационных свидетельств — в течение десятилетия не работала Всероссийская государственная аттестационная комиссия. Между тем за минувшие годы выросло целое поколение талантливых реставраторов. Их нужно аттестовать, чтобы они могли выполнять соответствующие их квалификации работы.
Еще одна важная проблема связана с 94-м законом РФ о тендерах. Ни одну закупку мы в музее не можем сделать, не объявив предварительно конкурс, преимущество в котором имеют те, кто предложит продукт подешевле. Но если, к примеру, качество приобретаемой для служебных надобностей писчей бумаги или канцелярского клея не принципиально, то когда мы объявляем конкурс на расходные материалы для реставрации, имеет значение отнюдь не цена. Не дай Бог, произойдет что-то необратимое с картиной, скажем, эпохи Возрождения, из-за того, что лак или краска оказались неправильного состава — ущерб может быть невосполним! А при конкурсном выборе поставщиков гарантий качества практически нет.
Директор Эрмитажа Михаил Пиотровский и мы с коллегами много раз выступали с просьбой освободить музеи от 94-го закона. Но пока, увы, безрезультатно.
— Есть, я полагаю, и более специальные проблемы, связанные с музейной реставрацией?
— Безусловно. Всегда актуален вопрос: насколько глубоко мы внедряемся в произведение искусства? Где кончается реставрация и начинается новодел? Время меняется, появляются новые методики. Часто авторский слой живописного полотна расположен глубоко, а на поверхности, кроме пожелтевшего лака, много поздних записей. Или — полотно было сильно повреждено, как случилось в свое время с картиной Жерома «Бассейн в гареме». Она была украдена из Эрмитажа, варварски вырезана при этом из рамы, потом ее подбросили в Москве. Нашим специалистам пришлось потрудиться, кропотливо соединяя ниточки холста, восстанавливая красочный слой...
— Вспоминается трагедия с шедевром Рембрандта «Даная». Эту картину в 1985-м облил серной кислотой один психически нездоровый посетитель. Когда через 12 лет она вернулась в зал, ходил шепоток: это-де уже не настоящий Рембрандт...
— Ну, это досужие разговоры; профессионалам точно известно, где там подлинный Рембрандт, где поздние наслоения.
— Школа реставрации Эрмитажа, известная как одна из лучших в Европе, сохранилась?
— Наша школа существует с ХVIII века, как только появились первые картины, приобретенные Екатериной Великой. Наш отдел научной консервации и реставрации — с 1930-х годов. Сейчас в нем 14 лабораторий, которые охватывают самые разные области эрмитажной коллекции — от традиционной лаборатории реставрации живописи до лабораторий лазерной очистки драгметаллов и реставрации часов, музыкальных механизмов и инструментов.
Большинство специалистов отдела — люди в возрасте. И мы не спешим отправлять их на пенсию. Ведь к 55-60 годам они приобретают такое мастерство, когда «умеют все». Притом в последние годы в отделе появилось и много молодежи.
Проводим обучение и за пределами своего музея. Школа эрмитажной реставрации действует на Урале, этому проекту более 15 лет. Его инициаторы — правительство Свердловской области и руководство Эрмитажа. А к нам, в Петербург, приезжают коллеги из ближнего зарубежья. Существует даже очередь на стажировку у нас: если будем больше принимать людей, рискуем парализовать работу своих реставраторов. В год они восстанавливают от четырех до пяти тысяч экспонатов. А их самих всего 157 человек.
— Так мало? Ведь ваше крупнейшее в России музейное собрание насчитывает 3 млн экспонатов!
— Таково штатное расписание, которое определяет нам Министерство культуры. Хотелось бы, конечно, его увеличить, добавив хотя бы по несколько человек в каждую лабораторию. У нас ведь появились новые площади для экспозиций и реставрации. Это и Главный штаб на Дворцовой площади, и современное хранилище в Старой деревне. Действуют три крупных выставочных центра — в Амстердаме, Казани и Выборге, где два раза в год обновляется временная экспозиция...
— Может, зарплату высокую получаете, как «спецконтингент»?
— Зарплата, как везде в российских музеях, в среднем от 25 до 35 тысяч рублей в месяц. По себе знаю: люди идут работать в Эрмитаж не за зарплату, а за идею.
— Не могу не спросить о последствиях скандальной кражи 226 предметов, которую вскрыла ревизия фонда «Русское искусство» в 2006 году. Обвинили хранителя Ларису Завадскую (вскоре скончавшуюся), которая, как считалось, выносила предметы в сумке, а личные вещи сотрудников охрана Эрмитажа тогда не проверяла.
— Каждый из нас, сотрудников музея, до сих пор анализирует ту ситуацию. Ларису я знала, и мне не верится, что она сама все это затеяла. Может, ее шантажировали?.. С тех пор контроль в Эрмитаже серьезно усилен. Да и технические возможности возросли на порядок. Установлено огромное количество видеокамер во всех залах и помещениях. Все без исключения сотрудники проверяются на выходе. Все двери оснащены специальным кодом доступа. Никто не может уйти из кабинета, не опечатав все шкафы в нем и сам кабинет.