Дирижер Владимир Юровский - об открытиях и разочарованиях на российской сцене
Сегодня Владимир Юровский — один из самых востребованных дирижеров мира. Однако завершившийся музыкальный сезон для него прошел под знаком возвращения в Россию. Он дал согласие возглавить Государственный симфонический оркестр, выступил дирижером-постановщиком нашумевшего «Руслана и Людмилы» в Большом театре, а под занавес сезона показал «Мастера и Маргариту» Слонимского в Михайловском театре.
- Почему для закрытия своего русского сезона вы выбрали именно «Мастера и Маргариту» Слонимского?
— Это, можно сказать, возвращение к моим музыкальным истокам. Слонимский произвел впечатление именно тем, что уже в
— Когда вас мучили вопросом, зачем вам авгиевы конюшни под названием Госоркестр, вы заметили: «За державу обидно». Сейчас уже менее обидно?
— Да. Оркестр даже за это короткое время очень вырос. И в случае Михайловского театра тоже менее обидно. Одно то, что гендиректор театра Владимир Кехман согласился на этот проект, купив, в общем, кота в мешке, просто поверил мне на слово, а после премьеры был в абсолютно бешеном восторге и от музыки, и от того, как она была подана, дорогого стоит.
— А свой многотрудный опыт сотрудничества с Большим театром решили обойти молчанием?
— Я устал говорить про Большой театр. Для меня Большой театр — все-таки какое-то не до конца доведенное мероприятие, несмотря на самые благие намерения коллектива. В том числе с проектами режиссера Дмитрия Чернякова, которые, безусловно, заслуживают огромного интереса. Ведь всякая работа не по тем меркам меряется, по которым ее автор задумывал, а по тем, по которым ее автор довел до воплощения.
— Чувствуется, вы серьезно разочарованы.
— Вот, например, в Михайловском театре цеха, включая костюмерный, вообще не должны были участвовать в «Мастере и Маргарите» — планировалось концертное исполнение. Все было своего рода самодеятельностью, но на очень высоком уровне. А в Большом при неимоверных затраченных средствах «Руслан и Людмила» так и остался неотрепетированным. Уж не хочу говорить про другие проблемные зоны Большого, к которым я не имел прямого отношения, но выпуском спектакля я остался глубоко неудовлетворен. И повторения подобного опыта себе не желаю.
— Вы перфекционист?
— Безусловно. И я человек проектный. Попробовал себя в разных ипостасях — не подходит мне модель, которую предлагал Большой. Или я Большому театру не подхожу. Яркое подтверждение: вторая серия спектаклей «Руслана» оказалась даже хуже премьерной. Вплоть до того, что из оркестровой ямы украли акустические экраны-корректоры. По-моему, со дня открытия театра после реконструкции акустика стала только хуже. За кулисами — бардак. Если возникает проблема, до человека, который должен ее решить, не докричишься и не дозвонишься. Очень трудно так работать. Сейчас я это говорю уже без личных обид. Мне очень хотелось бы, чтобы в Большом театре было все хорошо. Я услышал, что у моего бывшего сокурсника и хорошего друга композитора Сергея Невского на Новой сцене Большого в начале сезона — премьера его оперы «Франциск». Но честно скажу: буду приятно удивлен, если это получится. По тому, какой я увидел работу Большого театра, они не то что «Франциска» — и оперы Моцарта по-настоящему сделать не смогут. Не потому, что нет талантливых людей, просто организация не работает.
— Это вас художественное руководство Глайндборнским оперным фестивалем в Англии так разбаловало?
— Может быть. 12 лет, проведенные там, серьезно повысили мои запросы к уровню профессионализма ведения спектакля.
— То есть мечты о том, что, когда ваш контракт через год с Глайндборном истечет, вас можно будет увидеть на посту худрука Большого театра, нереальны?
— Думаю, нет ни одного театра России, где я мог бы появиться в подобном качестве.
— Почему так категорично?
— Я, видимо, не подхожу для этой должности в сегодняшней России. Стране нужно полностью менять систему театрального дела. Как это сейчас удается Владимиру Кехману. Все очень просто. Должны быть желание, средства, время. И четвертая заповедь, самая главная: должна быть рабочая дисциплина — вернее даже, рабочая этика. Как в буддийской заповеди: уважай себя и других в своих поступках. Наверное, мне как человеку, артисту помпезная имперскость вообще не свойственна, мне в театре меньших размеров комфортнее. Другой вопрос, что есть постановки, которые невозможно реализовать в маленьком пространстве. Поэтому такую махину, как «Женщина без тени» Рихарда Штрауса, я поеду ставить в Нью-Йорк на сцене «Метрополитен-оперы».
— Три дирижера в одной семье — ваш отец Михаил Юровский, брат Дмитрий и вы сам — это трудно?
— Не очень. У нас выработался кодекс общения. Иногда устраиваем обмен опытом дома. Но, когда собираемся большой семьей, что бывает очень-очень редко, стараемся — уж я точно — избегать профессиональных тем.
— Ваш младший брат руководит другим московским оркестром — «Русская филармония». Не деретесь за репертуар — кому играть тот или иной шедевр?
— Тут нет проблемы. Договариваемся, чтобы не было пересечений. Но в принципе мы все очень разные, и чем старше становимся, тем эта разность только возрастает.
— Вы тот дирижер, который в отпуск берет с собой массу партитур?
— К сожалению, да. Так отец меня приучил — учить заранее, глубинно, досконально. Но сейчас я стал делать над собой эксперимент — уезжать в отпуск вообще без единой партитуры и звукозаписи, чтобы очистить мозги от музыки. Это тоже очень важно.