.jpg)
Геннадий Рождественский приоткрыл музыкальные тайны XVIII и ХХ столетий
Геннадий Рождественский, чьи тематические циклы по традиции украшают концертную афишу Московской филармонии под занавес сезона, на сей раз представил музыку, поистине дышащую весенней красотой и вечным обновлением: это мессы Моцарта. К которым для контраста маэстро добавил партитуры выдающихся композиторов XX века. Эти вечера стали четырьмя путешествиями по громадным звуковым вселенным, богатым прекрасными, а иногда и пугающими чудесами, но каждое из них неизменно возвращало нас в родной звуковой мир, любимый с детства – музыку Моцарта. С нее программы начинались, ею же и заканчивались.
Впрочем, так ли нам знаком Моцарт – автор духовных произведений? Ведь кроме Реквиема, почти ничего из его 14 месс и других партитур, написанных для церкви, не звучит. По крайней мере, так у нас, в России. Но откуда взялся великий Реквием? Откуда это совершенное владение формой мессы, это поразительное слияние религиозного чувства с человечной трепетностью? Ясно, что к этой вершине композитор должен был идти всю жизнь. И Геннадий Николаевич вместе с оркестром и хором Государственной капеллы России – можно сказать, родным ему коллективом, которым руководит преданный ученик мастера Валерий Полянский, – открыл нам дверь в один из самых заветных чертогов моцартовского творчества: исполнил 8 месс, написанных зальцбургским гением в его родном городе, на службе у местного архиепископа в возрасте от 12 до 18 лет.
И стало ясно, насколько это неотрывная часть моцартовского творчества. Сколько параллелей между церковной и оперной мелодикой композитора! Конечно, говорю не об игривых ариях Сюзанны или бравурах Дон Жуана, а о таких моментах, как, скажем, раскаяние Графа в «Свадьбе Фигаро» – эта мольба о прощении словно перешла сюда из духовных партитур композитора. А сколько мотивов из месс «отразилось» в симфониях и дивертисментах Моцарта! Достаточно сказать, что в строгом мотиве из мессы №6 Credo мы узнаем главную тему финала последней, 41-й симфонии Моцарта «Юпитер». Так вот о чем самая грандиозная симфоническая партитура композитора, вот почему ее величественное сверкающее здание вызывает ассоциации с готическим собором! А идею эту Моцарт нащупал за 14 лет до того, в 18-летнем возрасте.
А какие фантастические гармонические лабиринты вьются в первой же из исполненных месс, написанной Вольфгангом в 12 лет – думаю, и Верди с Вагнером не постыдились бы поучиться у гениального мальчика, жившего за сто лет до них, смелости звукового воображения. Какие неожиданно брамсовские мотивы, заставляющие вспомнить о строгом и сосредоточенном благородстве «Немецкого реквиема» (хотя он будет написан только через 92 года), проблескивают в 7-й мессе соль мажор – опусе 1774 года!
Капелла Полянского в общении с Рождественским подтвердила свой класс, хотя бывали моменты – например, в первых частях первой мессы, когда хотелось на волосок подвинуть ее строй вверх к точному камертону, но в последующем течении концертного цикла я этого недостатка уже не замечал. Иногда же между дирижером и его вокально-инструментальной дружиной словно возникало невидимое облако, замедляющее ход импульсов, и нарушалась синхронность музицирования. Но гармоничность Моцарта столь всеобъемлюща и предоставляет такую безотказную подушку безопасности, что все равно слух получал свою долю наслаждения – собственно, как и в храме, где из-за эффекта эха такие «звуко-временные петли» возникают даже при самом аккуратном исполнении.
Как об отдельной радости хочется сказать о пении квартета солистов – все они из Камерного музыкального театра имени Бориса Покровского, где Геннадий Николаевич – музыкальный руководитель. С первых же звуков ангельского сопрано Татьяны Федотовой чувствуешь себя перенесенным в самое средоточие светлого и доброго моцартовского музыкального мира. Но не одна Татьяна – и строгое меццо-сопрано Екатерины Большаковой, и деликатный тенор Игоря Вялых, и сдержанный бас Кирилла Филина замечательно влились в эту небесную полифонию.
А вот композиторам ХХ века волей Рождественского предстояло влиться в полифонию уже с самим Моцартом. Удалось это по-разному, но в целом – удалось.
Особой удачей я бы назвал включение в программу самого первого концерта двух партитур Белы Бартока. Не то чтобы этого композитора у нас не исполняют, но такая прекрасная музыка, как Второй скрипичный концерт – эти пролетающие будто один волшебный миг 47 минут непередаваемых импрессионистических красот, помноженных на кристальную свежесть древней венгерской национальной мелодики, – должна звучать гораздо чаще. То же самое могу сказать о Четырех пьесах для оркестра – несмотря на скромное название, это настоящая музыкальная фреска, полная вселенских контрастов.
Меньше захватил – говорю только о своем ощущении – Арво Пярт. Этот бывший советский эстонец, ныне живущий между Берлином и Таллином, начал как продолжатель традиций Прокофьева и Шостаковича, о чем свидетельствует его Первая симфония «Полифоническая», по яркости, впрочем, уступающая названным русским мастерам. А через много лет пришел к минимализму, который, конечно, доставляет слуху гораздо меньше неприятностей, чем авангард, но сохранить свежим внимание на протяжении всех 37 минут его медитативного фортепианного концерта Lamentate, где часто кажется, будто заело пластинку на паре тактов какого-нибудь концерта Мендельсона или Шумана, нелегко. Впрочем, и здесь встречались тонкие, проникновенные музыкальные страницы...
Включение в программу в высшей степени мастерских партитур Витольда Лютославского, в первую очередь самого популярного его сочинения, Вариаций для фортепиано с оркестром на тему Паганини, а также великолепной, мощно-созидательной Первой симфонии – беспроигрышный ход. Точно так же, как и исполнение горячо-страстного Фортепианного концерта Шнитке и его же грандиозного, полного ярких тембровых мазков (от меланхоличного тенор-саксофона до ирреально звякающего фортепиано) Четвертого скрипичного концерта – в заключительный вечер серии.
Успеху помогла и родственная атмосфера, обычно царящая на концертах Рождественского. Как и в прошлые абонементные циклы, главными солистами-инструменталистами выступили в фортепианных сочинениях – супруга маэстро Виктория Постникова, а в скрипичных – сын Александр. И это чувство взаимопонимания с полжеста искупало не всегда достаточную яркость игры, скажем, в Вариациях Лютославского или Концерте Бартока. Александр вместе с девятью своими коллегами-струнниками обеспечил еще одну приятную краску цикла: в середине большинства месс исполнял с галереи Зала Чайковского так называемые церковные сонаты Моцарта – милые 6-7-минутные интермедии в духе дивертисментов и ранних симфоний, когда-то вставленные по требованию архиепископа, который таким образом устраивал себе небольшую паузу-передышку посреди богослужения.
.jpg)
К сожалению, теперь в моцартовских изысканиях Геннадия Николаевича наступил перерыв, который продлится почти год, до следующего мая. Зато тогда мы услышим остальные мессы композитора с очередной порцией ценных добавлений из Хиндемита, Шимановского, Прокофьева и Шостаковича – тех композиторов, музыку которых для нашей страны, об этом можно сказать смело, во многом открыл именно Геннадий Рождественский. Так что эта серия концертов – в каком-то смысле его краткий отчет за всю творческую жизнь.