- Сегодня у многих историков и публицистов появляется желание то ли под воздействием недавно обнародованных новых фактов, то ли в угоду политической конъюнктуре пересмотреть устоявшиеся взгляды на события Великой Отечественной войны. Многое ли за минувшие полвека в этом смысле изменилось для вас, участника не только Сталинградской битвы, но и форсирования Днепра, штурма Берлина?
- Ничего не изменилось. Разве что со временем появилось больше ясности. Скажем, я молодой лейтенант, отправляясь после Черкасского пехотного училища под Сталинград, недоумевал: как же так получилось, что немец дошел до Волги? Почему не устояли у границы, почему отошли так далеко? Почему столько потеряли? Помню, настроение у нас, 19-летних командиров взводов, было одно - скорее приехать на фронт и показать и своим, и врагу, как следует воевать.
Хотя, конечно, воевать в нашей армии умели и до нас. Тем не менее со временем мне стало понятно, как и что привело ту войну к Сталинграду.
Немцы вышли к Волге потому, что наши основные усилия и в 1942 году были по-прежнему сосредоточены на удержании Москвы.
- То есть Ставка совершила грубейший просчет в определении направления, откуда следовало ждать главной угрозы?
- Просчета не было. Москву надо было удержать во что бы то ни стало. И снимать войска, оборонявшие столицу, было нельзя. А вот советская разведка действительно не сумела своевременно вскрыть подготовку мощнейшего вражеского наступления на юге. Как потом немцы проспали подготовку нашего контрнаступления под Сталинградом. Для них тот наш удар был шоком! Настолько ювелирно все было нашим командованием проведено. Это к вопросу о том, как мы умели воевать.
Но летом 1942 года на юге мы действительно оказались не готовы к столь драматическому обороту событий, и фронт быстро покатился к Волге.
Однако враг недооценил главное - стойкость советского народа, советского солдата и командира. В последнее время в печати появились сведения, будто в самый напряженный период боев за Сталинград все наши генералы предпочли перебраться на более безопасный левый берег Волги и оттуда руководить подчиненными частями. Ничего подобного! Скажем, передовой командный пункт Чуйкова, командовавшего армией, в которой я воевал, даже в самые драматические дни находился на знаменитом Мамаевом кургане, в боевых порядках оборонявшихся полков и батальонов. Думаю, за всю войну ни один командующий в разгар битвы не руководил сражением так близко к передовой.
Вообще в Сталинградской битве было много уникального, что для военных историков и сейчас является предметом особого внимания. Допустим, невиданный масштаб замысла Ставки на контрнаступление. Сразу было предусмотрено, что вокруг армии Паулюса будут созданы внешний и внутренний фронты окружения. И какие силы привлекались! Внутренний фронт - это весь Донской фронт и часть сил Сталинградского фронта. Они имели задачу удержать в "котле" всех, кто туда попал. А попало-то ни много ни мало - 330 тысяч гитлеровцев. Соотношение сил наших и Паулюса на этом участке было один к одному. Причем у окруженных вначале был шанс на прорыв. 23 ноября 42-го Паулюс обратился к Гитлеру с просьбой разрешить ему оставить Сталинград и предоставить свободу действий. Но фюрер приказал на Волге стоять насмерть и ждать помощи извне.
Кстати, Сталинградская битва - это не только наш военный триумф. Это и победа нашей промышленности, убедительно доказавшей свое превосходство над той, что оказалась у врага после оккупации практически всей Европы. Да, мы отступали, теряли людей и города, но - может показаться парадоксом - год от года становились сильней. К концу войны у нас такая армия была... Сравнить не с чем. Я ведь не только в московском Параде Победы участвовал. До этого вместе с однополчанами по 1-му Белорусскому фронту присутствовал на менее знаменитом параде союзных войск в поверженном Берлине. Разве можно было сравнить те американские, английские и французские части с теми, что были у нас в 1945 году? Что там Берлин... Будь приказ, мы ведь до Бискайского залива могли бы дойти безо всякой помощи союзников.
- Но давайте вернемся к Сталинграду. Когда вы туда попали?
- В самый разгар битвы. Кульминация боев - сентябрь, октябрь, ноябрь. А я туда переправился через Волгу 18 октября. 138-я стрелковая дивизия полковника Людникова, в которой я был командиром взвода, а потом батареи 120-миллиметровых минометов, встала в оборону завода "Баррикады" - одного из эпицентров сражения.
- Как выглядел в те дни Сталинград?
- Первый раз я увидел город перед переправой с левого берега. Ночью там все полыхало. Зарево в полнеба! Помню, мы еще недоумевали: если все давно разбито и разрушено - что же может так гореть? А когда рассвело, увидали громадное, серое облако пыли и дыма. Беспрерывный гул канонады и постоянная бомбежка. Гитлеровские самолеты с большой высоты бомбы сыпали каруселью. В результате первые потери дивизия понесла еще до переправы, на левом берегу.
Кстати, моя служба в Сталинграде началась с забавного эпизода. Начальником штаба фронта тогда, оказывается, был генерал Варенников Иван Семенович. А я - Валентин Иванович. При этом я не только не имел к нему никакого отношения, но даже не знал фамилии начальника штаба фронта. Комдива, и то видел в Сталинграде всего раза три. А тут такой громадный начальник... Но командиры рангом повыше мною сразу же стали интересоваться весьма назойливо. И как ни отнекивался, считали, что я генеральский сын.
- Особо берегли?
- Да нет, только спрашивали, почему не остался в штабе фронта в адъютантах. И еще - не позванивает ли отец? А мне и захочешь - как позвонишь, если у завода "Баррикады" мои минометы порой оказывались всего метрах в 70 от рвавшихся к Волге немцев?
У "Баррикад" не было мне никакого снисхождения, несмотря на предполагаемое высокое родство. Оказались мои минометы так близко к противнику, что не раз вместе с пехотой я, мои разведчики и связисты прямо с собственных огневых позиций переходили в контратаки. Другого выхода не было, погибла бы батарея.
- У вас тогда, в самые отчаянные дни у "Баррикад", не было ощущения, что не устоите?
- Не было. Не потому, что я такой герой. Наверное, молодость сказывалась, бесшабашность. Все вокруг горели желанием проявить себя. У меня, например, с первого дня в Сталинграде была цель - взять "языка". В развалинах это было нетрудно, к тому же до немцев рукой подать. Но, если разобраться, что ценного мог поведать нашему командованию тот "язык", который сам уже не первую неделю ползал среди разрушенных зданий и максимум, что знал: кто командует его взводом и ротой? Зато самому погибнуть в такой вылазке - это запросто.
По счастью, рядом со мной, почти мальчишкой, оказался 44-летний заместитель командира взвода Филимон Акапов. Сибиряк из Абакана, еще в финскую воевал. На людях он ко мне обращался как положено: "Товарищ лейтенант". А наедине говорил: "Сынок, ты слушай меня, живым останешься". Он и отсоветовал ползти за "языком". Эта мудрость солдатская мне вообще очень помогала на войне.
- Вы все войну прошли с тем Филимоном?
- Нет, к сожалению. В ночь на 6 января 1943 года меня ранило по-глупому. Только решили с командиром батальона выйти из окопа поразмяться, как попали под обстрел. Досталось обоим. Дальше госпиталь в Балашове, потом опять фронт. С той поры и не встречались с Акаповым. После войны пытался его искать. Безрезультатно.
- Вам и после Сталинграда досталось лиха. Но, наверное, битва на Волге - самое трудное?
- Да нет. Для того, кто годами топал по фронту в стрелковом полку, вся война была - Сталинград. И на Днепре, и под Харьковом, и под Берлином.