— В фильме «Мишень» вы сочетаете на первый взгляд несочетаемые элементы — драму, антиутопию, философский роман. Что было самым важным для вас?
— Для меня такое жанровое деление носит крайне условный характер. Например, произведение братьев Стругацких «Трудно быть богом» — это фантастический роман с элементами драмы, там есть любовная история. Или «Война и мир» Толстого — это историческая эпопея с большой долей мелодраматизма. «Мишень» — это роман, а его форму и жанр определить, наверное, не очень просто.
— Литературная основа чувствуется и в «Мишени», и в другом вашем фильме — «Москва». Это связано с тем, что вы работаете вместе с Владимиром Сорокиным?
— Нет. Скорее это связано с тем, что я получил советское среднее образование. Вообще русская жизнь очень литературна. Наша отечественная литература — это единственная реальность, которая существует неизменно. Все меняется:
— Получается, что аутентичность сохранилась только в литературе?
—
— В вашем фильме тоже много отсылок к русской классической литературе — «Анна Каренина», Чехов. Почему?
— Все действие фильма происходит в пространстве «Анны Карениной». Мои герои — из того пространства, у них с толстовскими общие проблемы.
— Вся русская литература, особенно классическая, XIX века, занималась поиском национальной идентичности — пыталась определить русский характер, место России в мире. Мне показалось, что вы в «Мишени» уходите от этого, у вас даже
— Но они говорят на русском языке. Мои герои могли быть только в России, у них глубоко русские проблемы. Ведь что такое национальная идентичность? Это же не кокошник и не танцы вприсядку.
— Какие это проблемы?
— Они коррупционеры, они нечестные. У них каша в головах — они не отличают добро от зла, и при этом у них есть
— И за этой правдой герои едут к Мишени?
— Они едут за
— В Мишени они получают то, что ищут. Почему тогда это ощущение начинает разрывать, тяготить?
— В Мишени они словно глотнули «энергетика».
— У вас есть статья «Свобода — это
— В Советском Союзе не было философии — был миф. Была создана сказка про сосуществование людей в коллективе, про то, что жизнь — это коллективное творчество. А главная ценность советского времени была проста: не высовываться, а то е…нут. Еще одна ценность: мы все живем отвратительно, зато вместе мы очень страшные, потому что у нас самая большая страна и ракеты.
— Что сейчас пришло на место этих сказок и ценностей?
— Сейчас ничего нет.
— А должно быть?
— Да. У каждого человека и целой страны должны быть свои принципы и идеалы. Они очень просты. Главное — это личная свобода, которая должна заканчиваться, когда она начинает мешать другим. Спросите у любого европейца, что такое свобода. Они ответят, что это абсолютная ценность. Свобода для них — это не несвобода. Или, например, десять заповедей. Но ведь ни один прохожий на улице не вспомнит их. Должно быть несколько правил, с которыми были бы согласны все.
— Но ведь спроси у того же прохожего, он наверняка скажет, что согласен с десятью заповедями, даже не называя их.
— Внутренне, наверное, да. Но далеко не все их соблюдают. Есть, например, категорический императив — не пожелай другому того, чего не пожелаешь себе. Все базовые ценности очень просты, но в обществе должно быть согласие, что их нельзя нарушать. Бродский говорил, что Америка построена на очень простой идее — все люди плохие. На этой идее возникла система правил, которая ограничивает людей в их плохом поведении. В России, наоборот, есть ощущение, что человек хорош, но никаких правил нет. Наш персональный азарт состоит в том, чтобы правила разрушать. Будто бы они навязаны нам извне
— Получается, что все хотят только разрушать.
— И никто не хочет созидать. Потому что любое созидание основано на
— В конце «Мишени» есть эпизод — эдакий бал нищих, как в «Виридиане» у Бунюэля. Этих людей вы показываете морально разболтанными, будто бедность — это порок.
— Человек не должен быть ни бедным, ни больным. Общество должно быть так устроено, чтобы люди хотели быть богатыми, а не бедными. Бедному намного сложнее сохранить собственное достоинство.
— Зачем вам понадобилось вводить бал нищих?
— Это широкий барский жест главного героя. Чисто русский жест, близкий к саморазрушению.
— Ваш фильм «Москва», снятый 10 лет назад, был о
— Сильно.
—
— Я этого не замечаю. Вы видите в нашем обществе возможности для самореализации?
— Да. Но чтобы
— Я этих возможностей не вижу. Что делать, если ты врач или офицер? Какие у них возможности, когда они семью прокормить не могут? У чиновников, наверное, есть такие возможности. Но эта возможность материально распухнуть — банальна. Деньги — не все, должна быть
Резюме «Труда»
Александр Зельдович, режиссер
Родился в 1958 году в Москве.
Учился на факультете психологии МГУ.
После окончания Высших курсов работал
Среди его работ картины «Москва» (2000) и «Мишень» (2011), сделанные совместно со сценаристом и писателем Владимиром Сорокиным.
