Александр Зельдович: «Наш персональный азарт состоит в том, чтобы разрушать правила»

Главная Жизнь Развлечения 03:37 29 Июня 2011 3152

Александр Зельдович считает, что в России царствует психология детского сада

Напечатать

— В фильме «Мишень» вы сочетаете на первый взгляд несочетаемые элементы — драму, антиутопию, философский роман. Что было самым важным для вас?

— Для меня такое жанровое деление носит крайне условный характер. Например, произведение братьев Стругацких «Трудно быть богом» — это фантастический роман с элементами драмы, там есть любовная история. Или «Война и мир» Толстого — это историческая эпопея с большой долей мелодраматизма. «Мишень» — это роман, а его форму и жанр определить, наверное, не очень просто.

— Литературная основа чувствуется и в «Мишени», и в другом вашем фильме — «Москва». Это связано с тем, что вы работаете вместе с Владимиром Сорокиным?

— Нет. Скорее это связано с тем, что я получил советское среднее образование. Вообще русская жизнь очень литературна. Наша отечественная литература — это единственная реальность, которая существует неизменно. Все меняется: общественно-экономические формации, люди, пейзажи, меняется история — ее переписывают. Мы живем в зыбком мире, и только литература остается прежней — ее никто не переписывает. Можно сказать, что русская классическая литература — это как раз та идеальная страна, в которой все мы живем. Другой такой неизменной вещью является русский язык. И обе эти вещи аутентичны.

— Получается, что аутентичность сохранилась только в литературе?

— Где-то она, конечно, осталась. Например, в борще. Но борщ — это другая система. А литература — это то единственное, что может объединить всех, кто живет на этой территории, лучше, чем все остальное — пейзажи, борщи и так далее.

— В вашем фильме тоже много отсылок к русской классической литературе — «Анна Каренина», Чехов. Почему?

— Все действие фильма происходит в пространстве «Анны Карениной». Мои герои — из того пространства, у них с толстовскими общие проблемы.

— Вся русская литература, особенно классическая, XIX века, занималась поиском национальной идентичности — пыталась определить русский характер, место России в мире. Мне показалось, что вы в «Мишени» уходите от этого, у вас даже девушки-героини говорят с акцентом.

— Но они говорят на русском языке. Мои герои могли быть только в России, у них глубоко русские проблемы. Ведь что такое национальная идентичность? Это же не кокошник и не танцы вприсядку.

— Какие это проблемы?

— Они коррупционеры, они нечестные. У них каша в головах — они не отличают добро от зла, и при этом у них есть какое-то томление, желание некой высшей правды. Все это очень русские черты.

— И за этой правдой герои едут к Мишени?

— Они едут за чем-то. Это как в сказке: чего-то хочу, чего — не знаю. Кстати, европейский человек обычно знает, чего хочет.

— В Мишени они получают то, что ищут. Почему тогда это ощущение начинает разрывать, тяготить?

— В Мишени они словно глотнули «энергетика». Кто-то начинает плясать и песни петь, кто-то морды бить. Есть такое чувство, как вдохновение. Идете вы по улице — и вот на вас снизошло, как будто Бог посмотрел на вас. Это очень приятное состояние, люди тоскуют по нему, ищут его. Для этого принимают наркотики, пьют, едят сладкое, влюбляются. Мои герои едут за ним к Мишени, получают большую порцию, а дальше это вдохновение у всех приобретает разные формы.

— У вас есть статья «Свобода — это по-русски отвага», в которой вы утверждаете, что в России за последние 20 лет не было создано внятной политической философии. Какой бы она могла быть? Не думаете, что создание такой философии — это возврат к советской идеологии?

— В Советском Союзе не было философии — был миф. Была создана сказка про сосуществование людей в коллективе, про то, что жизнь — это коллективное творчество. А главная ценность советского времени была проста: не высовываться, а то е…нут. Еще одна ценность: мы все живем отвратительно, зато вместе мы очень страшные, потому что у нас самая большая страна и ракеты.

— Что сейчас пришло на место этих сказок и ценностей?

— Сейчас ничего нет.

— А должно быть?

— Да. У каждого человека и целой страны должны быть свои принципы и идеалы. Они очень просты. Главное — это личная свобода, которая должна заканчиваться, когда она начинает мешать другим. Спросите у любого европейца, что такое свобода. Они ответят, что это абсолютная ценность. Свобода для них — это не несвобода. Или, например, десять заповедей. Но ведь ни один прохожий на улице не вспомнит их. Должно быть несколько правил, с которыми были бы согласны все.

— Но ведь спроси у того же прохожего, он наверняка скажет, что согласен с десятью заповедями, даже не называя их.

— Внутренне, наверное, да. Но далеко не все их соблюдают. Есть, например, категорический императив — не пожелай другому того, чего не пожелаешь себе. Все базовые ценности очень просты, но в обществе должно быть согласие, что их нельзя нарушать. Бродский говорил, что Америка построена на очень простой идее — все люди плохие. На этой идее возникла система правил, которая ограничивает людей в их плохом поведении. В России, наоборот, есть ощущение, что человек хорош, но никаких правил нет. Наш персональный азарт состоит в том, чтобы правила разрушать. Будто бы они навязаны нам извне каким-то дядей, нет понимания общественного договора. А это психология детского сада, бунт против воспитателей.

— Получается, что все хотят только разрушать.

— И никто не хочет созидать. Потому что любое созидание основано на каком-то законе, правиле. Сначала все должны о чем-то договориться и только потом — строить. Иначе это не созидание, а хаотический рост — как у раковой опухоли.

— В конце «Мишени» есть эпизод — эдакий бал нищих, как в «Виридиане» у Бунюэля. Этих людей вы показываете морально разболтанными, будто бедность — это порок.

— Человек не должен быть ни бедным, ни больным. Общество должно быть так устроено, чтобы люди хотели быть богатыми, а не бедными. Бедному намного сложнее сохранить собственное достоинство.

— Зачем вам понадобилось вводить бал нищих?

— Это широкий барский жест главного героя. Чисто русский жест, близкий к саморазрушению.

— Ваш фильм «Москва», снятый 10 лет назад, был о 90-х. «Мишень», несмотря на то что действие происходит в 2020-м, — о нулевых. Как за это время изменилось общество?

— Сильно. Во-первых, оно насытилось. 90-е были голодным периодом, потом общество поднаелось, осовело и несколько припухло. Во-вторых, оно стало более безразличным, циничным и крайне ленивым. Есть два варианта развития: либо мы все куда-то прем вместе, либо лежим на печи. Мне первый ближе, в нем есть азарт, есть пути для реализации возможностей, в этом случае талантливые, динамичные люди всегда найдут себе место. А когда ничего не меняется, то особо не развернешься.

— По-моему, сейчас скорость становится больше.

— Я этого не замечаю. Вы видите в нашем обществе возможности для самореализации?

— Да. Но чтобы чего-то добиться, нужно прилагать больше усилий — больше, чем получишь в ответ.

— Я этих возможностей не вижу. Что делать, если ты врач или офицер? Какие у них возможности, когда они семью прокормить не могут? У чиновников, наверное, есть такие возможности. Но эта возможность материально распухнуть — банальна. Деньги — не все, должна быть какая-то миссия, возможность быть честным и сражаться за правое дело. Это и есть самореализация, ощущение важности того, что ты делаешь. Для этого нужна определенная атмосфера. А ее нет.

Резюме «Труда»

Александр Зельдович, режиссер

Родился в 1958 году в Москве.

Учился на факультете психологии МГУ.

После окончания Высших курсов работал режиссером-постановщиком на киностудии «Мосфильм».

Среди его работ картины «Москва» (2000) и «Мишень» (2011), сделанные совместно со сценаристом и писателем Владимиром Сорокиным.

Напечатать

Жизнь 00:04 / 04 Октября 2024 32244

Далеко от Москвы

Музейную экспозицию в Кронштадте пополнят весомые раритеты

Юрий Совцов, ведущий рубрики

Труд

П. Г. Жарков. Портрет Петра I. 1796 г. Фото: © Vadim Nekrasov, globallookpress.com

Предания старины глубокой порой лежат рядом с нами, но дотянуться до них очень непросто. Надо быть любопытным и настойчивым. К счастью, такие люди среди нас все еще есть, и их немало. Привет от Петра...