Вызвавшая жесткую реакцию в верхах, немыслимая во времена Советского Союза забастовка проверенных «космических» журналистов произошла 45 лет назад, вечером 19 июня 1970-го. Это был день завершения самого продолжительного тогда — 18-суточного — полета Андрияна Николаева и Виталия Севастьянова на корабле «Союз-9».

Они покинули Землю 1 июня и, конечно же, не могли знать, какие тяжкие испытания предстоят им после возвращения. На космодроме перед стартом Николаев и Севастьянов выглядели спокойными и уверенными, охотно отвечали на вопросы немногочисленных представителей СМИ. Из пишущей братии были допущены на полигон, как называли ракетчики космическую гавань, всего семь человек: Юрий Апенченко («Правда»), Борис Коновалов («Известия»), Ярослав Голованов («Комсомольская правда»), Лев Нечаюк («Красная звезда»), Виктор Степанов (ТАСС), Федор Бреус (АПН) и я от «Труда».

Только названным редакциям было разрешено направлять своих спецкоров на Байконур. Каждый из нас имел специальное разрешение на работу с секретными материалами, прошел через многоуровневое сито тщательного отбора. Согласие на аккредитацию должны были дать КГБ, а также три отдела ЦК КПСС: пропаганды, оборонный и административных органов...

Старт ракеты с кораблем «Союз-9» был поздним вечером. Она поднялась в ночное небо, оставляя за собой яркий огненный шлейф. Все шло штатно, настроение у экипажа было отличное. При выходе на околоземную орбиту пульс у Николаева составлял 94 удара, у Севастьянова — 92. Медики были очень довольны.

А на следующий день мы с коллегами начали передавать репортажи уже из евпаторийского Центра дальней космической связи, где до 1975 года находился ЦУП. Космонавты выполняли программу, отдыхали, сыграли даже партию в шахматы с находящимися на Земле генералом Николаем Каманиным и космонавтом Виктором Горбатко. Ни врачи, ни руководители полета даже отдаленно не представляли, как пагубно отразится на здоровье Николаева и Севастьянова 18-суточное пребывание в невесомости.

Легкой разминки оказалось явно недостаточно

Собственно, важнейшая задача этого полета как раз и состояла в том, чтобы понять, сколько времени могут работать вне Земли космонавты без ущерба для здоровья. В то время уже завершалась работа по созданию первой долговременной орбитальной станции «Салют». Конструкторам необходимо было знать, как часто должна происходить смена экипажей, сколько кораблей потребуется в течение года. До этого у нас были максимум 5-суточные полеты. Решили рискнуть: попробовать, не имея достаточной научной и экспериментальной базы, сразу 18 суток.

Врачи, конечно, понимали, что в невесомости мышцы атрофируются. Заложили в программу комплекс физических упражнений, который членам экипажа надо было выполнять дважды в день. Небольшая откидная площадка в бытовом отсеке имела резиновые амортизаторы. Прикрепив их к костюму, космонавт испытывал нагрузку в несколько десятков килограммов. Он шагал на месте, имитировал бег, прыгал, приседал. А еще по 30 раз в минуту растягивал эспандер с усилием 10 кг. Но на самом деле всего этого было совершенно недостаточно. Сегодня на орбитальной станции экипажи активно используют беговую дорожку, велоэргометр, комплексный силовой тренажер, нагрузочные костюмы «Пингвин»: У Николаева и Севастьянова такого оснащения не было.

И встреча с Землей оказалась для них непомерно тяжелой. 19 июня 1970-го «Союз-9» приземлился в казахстанской степи в 75 километрах западнее Караганды. Виталий снял с головы шлемофон, но он показался таким тяжелым, что выпал из рук. Андриян лежал рядом в кресле бледный, пот струился по лицу. Спасатели и коллеги-космонавты открыли люк, подхватили Николаева и Севастьянова, уложили на носилки. Обоих совершенно не держали ноги. «Они казались раздавленными земной тяжестью», — рассказывал мне позже один из медиков. Андрияна положили в вертолете на койку. Виталию досталось место на полу. Даже при небольших движениях пульс у командира и бортинженера подскакивал до 120 ударов. Голова кружилась, дышать было тяжело.

Вертолет прилетел в Караганду. Космонавтов привезли на бывшую начальственную дачу, которую с начала 1960-х стали использовать в качестве первого земного дома для вернувшихся с орбиты экипажей. Назвали двухэтажный кирпичный домик в отдаленной части городской парковой зоны с озером «Чайкой» (здесь ночевала в июне 1963-го Валентина Терешкова). Сегодня космонавтов отправляют после приземления сразу же самолетом в подмосковный Звездный городок. Ибо они чувствуют себя вполне прилично и нет необходимости приходить в себя, отлеживаться в «Чайке». А вот Николаеву и Севастьянову даже сидеть было трудно.

Много позже Виталий рассказывал мне в своей квартире, из окон которой был виден памятник Юрию Долгорукому: «Представь, сердце у меня после того полета уменьшилось по объему на 20%, то есть на пятую часть. И прокачивало оно вдвое меньше крови, чем необходимо. Это ведь, по сути, острая сердечная недостаточность. Вообще была потеряна немалая часть мышечной массы: периметр бедра, например, сократился на 7,5 см, голени — на 3,5». Но Севастьянов со временем полностью восстановился, а вот Николаев, отличавшийся до полета отменным здоровьем, перенес один за другим два инфаркта...

Великое стояние у «Чайки»

Мы, журналисты, жили в городской гостинице Караганды и были готовы ехать в «Чайку». Лев Нечаюк из «Красной звезды», знакомый с офицерами Службы поиска, принес тревожную новость: «Ребята после приземления чувствуют себя просто совсем никуда, их несли на носилках, как тяжелобольных...» В более обтекаемой форме то же самое нам сообщили перед отъездом из гостиницы в «Чайку»: привыкание к земным условиям идет у Виталия и Андрияна не очень легко, поэтому утомлять их, задавать им вопросы нельзя. Это еще больше встревожило всех.

На автобусе привезли к входу на территорию «Чайки», но в дом не пустили — попросили подождать у ворот. Стоим, ждем. Подъезжает черная «волга». Какие-то местные пузатые начальники идут в особняк — поприветствовать покорителей космоса. Только пузаны уехали, появилась машина с военными номерами: приехали посмотреть на космонавтов генералы. «Дальше пойдут полковники», — меланхолично заметил Слава Голованов. Действительно, одни автомобили отъезжали, появлялись новые...

Наступил вечер. В Москве редакции находились в состоянии тихой паники. Ни материалов от нас, ни сообщений — полная неизвестность. «Если так и будем стоять, газеты просто выйдут без наших текстов, — сказал кто-то. — Может, вернемся в гостиницу? Чтобы наконец поняли эти дуболомы: завтра в газетах не будет ни одного репортажа с места приземления...» Я горячо поддержал идею, за высказался и Бреус. Конечно, мы не собирались в знак протеста бастовать, наоборот, хотели успеть до подписания номера продиктовать по телефону хоть небольшую заметку...

Мы развернулись и побрели по парку. Коллеги неохотно последовали за нами. Я мысленно прикидывал последствия. Лишат аккредитации? Очень возможно. Уволят? Главный редактор «Труда» Александр Михайлович Субботин будет бороться за меня до последнего, я был уверен в этом, но его возможности не беспредельны... Но ведь мы не для себя стараемся, а для газеты, для миллионов читателей!

Нас сопровождали поодаль два незаметных человека в штатском и с фотоаппаратами. Ушли мы не очень далеко — расположились под деревьями на расстоянии 400 м от входа на территорию «Чайки». Но и такой демарш произвел сильное впечатление на обкомовских бонз и генералов. Они поняли, что, если материалы с места посадки завтра не появятся в газетах, неприятности им гарантированы. Примчался какой-то человек и сказал, что в «Чайке» журналистов давно ждут: «А вы вот ушли. Давайте скорее обратно, и космонавты про вас спрашивали...» Через 6 минут мы уже поднимались на второй этаж особняка.

«Лишить «Труд» космической аккредитации»

Николаев лежал бледный, худой (он потерял во время полета более 2,5 кг), неуверенно улыбался. А Виталий Севастьянов пытался достать что-то на тумбочке. Оба выглядели уставшими, измотанными: Но главное — живы, а рядом врачи.

Вернувшись в гостиницу, я с ходу продиктовал текст. Рядом передавали свои материалы коллеги. На следующий день газеты вышли с нашими репортажами. Когда мы улетали из Караганды, тот человек в штатском вручил нам фотографии, на которых семь журналистов идут от «Чайки» в сторону парка. «На память», — коротко сказал он.

На запуск корабля «Союз-11» с экипажем в составе Георгия Добровольского, Владислава Волкова и Виктора Пацаева меня уже не пустили. Шифровки о «немотивированной забастовке журналистов» были отправлены из Караганды в КГБ СССР и в ЦК КПСС. Этот в общем-то пустяковый инцидент вызвал жесткую реакцию наверху, особенно в оборонном отделе. «Труд» вообще лишили аккредитации.

Главный редактор отреагировал на это так: «Не переживай. Жили раньше без аккредитации, проживем и дальше». Эти слова дорогого стоили. А тот полет «Союза-11» закончился трагедией: весь экипаж погиб при приземлении...

P.S. Через пару лет аккредитацию «Труду» вернули. Всезнающий Слава Голованов рассказал, что редактор «Правды» Михаил Зимянин, узнав подробности нашей «забастовки», сумел убедить собеседников в ЦК КПСС, что журналисты не виноваты. Они стремились выполнить свой профессиональный долг, никакие они не диссиденты, а, наоборот, идеологически надежные, проверенные кадры. А в 1976-м за освещение космической тематики в «Труде» я получил орден «Знак Почета», а позже и второй орден — Дружбы народов. Но в 1970-м могли запросто и уволить — и тогда едва ли бы вы сейчас читали эти заметки...