- Юрий Николаевич, каким вы запомнили отца?
- Я родился в 1928 году в Ленинграде, там же прошло мое детство. Семья жила на углу Невского проспекта и улицы Гоголя в доме номер 13. Суеверные люди могут считать, что несчастья, постигшие нашу семью, связаны с этой цифрой. Но для меня детство было полно радости.
Я помню события своей жизни лет с четырех. Зимой 1933 года отец вернулся из длительной поездки в США, Центральную и Южную Америку, где занимался изучением и сбором семян различных культурных растений. Оттуда он присылал мне изумительные цветные открытки с видами небоскребов, фантастических заповедников, аллигаторами и огромными пароходами. И вот, наконец, отец дома! Он подвел меня к большому глобусу, стоящему в его кабинете, и начал меня экзаменовать: просил показать Тихий и Атлантический океаны, Африку, Америку. А потом нанес жирными линиями авторучки маршруты своих экспедиций по странам пяти континентов...
Отец был веселым, неунывающим человеком. Одно из последних его писем датировано 1940 годом - за два месяца до ареста. Это ответ болгарскому биологу Дончо Костову, который написал для зарубежного журнала статью, положительно оценивающую работу Вавилова. Свое ответное письмо Николай Иванович начинает словами: "Дорогой доктор Костов, большое спасибо за некролог. Очень тронут".
Даже в ситуации, когда над отцом все мрачнее сгущались тучи: он был снят с постов сначала президента ВАСХНИЛ СССР, а потом, после ареста, - директора основанного им Института растениеводства (ВИР), лишен звания академика, - он не мог не шутить. Правда, это был "черный" юмор...
Очень хорошо помню свою первую елку. В комнате, где у нас была столовая, поставили живую елку, украшенную множеством свечей. Внизу стояли ватный Дед Мороз и множество других игрушек. Мероприятие было организовано, как теперь говорят, с вопиющим нарушением пожарной безопасности. И вот, когда собрались дети и зажглись свечи, ватные игрушки вдруг вспыхнули. К счастью, в этот момент в комнату вошел отец. Увидев начавшийся пожар, он схватил с плиты большую кастрюлю с супом и вылил его на горящие игрушки. Пожар удалось потушить в зародыше.
Когда мне было 9 лет, я купил в газетном киоске напротив нашего дома газету с дискуссионными выступлениями Н. Вавилова и Т. Лысенко. Я знал об их разногласиях и уже тогда чувствовал неприязнь к Лысенко и какую-то смутную тревогу. Хотя, конечно, не понимал, насколько эта опасность велика.
- А сам Николай Иванович это понимал?
- Во время моей поездки в Англию в 1993 году я познакомился с Дж. Г. Хоуксом - выдающимся специалистом в области растениеводства. Хоукс считал себя учеником Вавилова. Он передал мне свои заметки о посещении СССР в 1938 году. Хоукс вспоминал, что к фигуре Лысенко Вавилов относился как к некоему развлечению, не видел в нем своего противника. Он полагал, что Лысенко недостаточно образован, но имеет талант продвигать и рекламировать себя. "Мне кажется, я теперь понял, почему советское правительство такого высокого мнения о Лысенко, - записал Хоукс. - Он представляет не столько конкретную личность, сколько идею. Из крестьян он поднялся до академика - высшей степени интеллектуальной элиты. Заслуживает ли он этого - другой вопрос... Вавилов не мог иметь подобных притязаний, ибо он получил образование еще до революции, притом даже и в Англии, и в Америке. Вавилов не говорит, как это делает Лысенко, что он обязан всем коммунизму... Вавилов был бы велик при всех обстоятельствах".
- Вам довелось пережить ленинградскую блокаду?
- Нет. После внезапного ареста Николая Ивановича 6 августа 1940 года во время его экспедиции на Западную Украину, мама ездила в Москву, обивала пороги прокуратуры, даже сумела прорваться на прием к главному прокурору СССР Бочкову. Но ничто не помогало. Многие сотрудники института прекратили всякие с нами контакты, боясь преследований НКВД. В этот тяжелый момент нас пригласили погостить на своей даче супруги Карпенченко, хорошо знавшие Николая Ивановича. Дача находилась в селе Ильинское, недалеко от Москвы. Это был, конечно, поступок - приютить семью "врага народа" такого высокого уровня, обвиненного в шпионаже и антисоветской деятельности. Именно это спасло нас от гибели в блокадном Ленинграде: эвакуировать из города нас с мамой никто бы не стал.
В Ильинском нас и застала война. Мимо железнодорожной станции проносились товарные поезда, открытые вагоны были заполнены едущими на фронт призывниками. У меня, подростка, это вызывало сильное волнение. А в августе 1941 года, когда немецкая армия развивала наступление на Москву, маме удалось вместе со мной уехать в ее родной город Саратов.
Жили там очень тяжело. Жидкое мыло, крошечные пайки хлеба - все было по карточкам.
Возле нашего дома был небольшой садик. Весной 44-го я посадил на грядке семена огурцов, и осенью мы сняли прекрасный урожай. Я заботливо ухаживал за своим огородиком: удобрял собранным на улице лошадиным навозом, поливал... Огурцов было так много, что я решился килограмма полтора продать на рынке. Помню, как трудно мне было решиться на этот поступок - я считал, что школьнику заниматься торговлей не пристало. К счастью, огурцы разошлись почти мгновенно: наверное, я назначил очень низкую цену.
Мы выжили тогда в Саратове, благодаря папиному брату академику Сергею Ивановичу Вавилову. Он находился в эвакуации в Йошкар-Оле вместе с руководимым им Оптическим институтом Академии наук. Дядя Сережа регулярно присылал нам деньги и приглашал меня к себе. Однако уезжать от мамы я не хотел. Мне было ее очень жалко. А когда после войны мы вернулись в Ленинград, оказалось, что в нашей квартире уже живут другие люди.
- Вы продолжали разыскивать отца?
- Все это время мама писала письма на Лубянку, где, как она считала, содержится отец. Мы не знали, что все это время он находился в десяти минутах ходьбы от нас - в Саратовской тюрьме, где и умер в 1943 году от истощения и прекращения сердечной деятельности. Об этом мы узнали лишь много лет спустя, а свидетельство о смерти получили только в 1955 году, когда отец был реабилитирован.
- Юрий Николаевич, почему вы решили стать физиком, как дядя, а не биологом, как отец? Тем более, имея солидный опыт в выращивании огурцов...
- В Ленинградский университет я поступил самостоятельно - закончил школу с серебряной медалью. Но Сергей Иванович "выбил" для меня разрешение учиться по "закрытой" для сына врага народа специальности - ядерная физика. Именно эта специальность была моей мечтой... Влияние дяди Сережи на меня было огромным. По сути, он заменил мне отца - ведь папу арестовали, когда мне было 12 лет.
- Многие обвиняли Сергея Вавилова в предательстве: после чудовищного и нелепого обвинения брата он продолжал работать на несправедливый режим, называл Сталина "корифеем науки", а потом возглавил Академию наук СССР.
- Будучи президентом Академии наук, он написал Сталину письмо, которое заканчивалось словами: "Если мой брат Н.И. Вавилов не будет реабилитирован, я не могу быть президентом АН СССР". На этом письме стоит резолюция Берии: "Отказать". Папу реабилитировали лишь шесть лет спустя, когда дяди уже не было. Как вспоминал ученик С.И. Вавилова Нобелевский лауреат академик И.М. Франк, Сергей Иванович, согласившись на этот пост, "несомненно, знал, что ноша будет непосильной, особенно в условиях диктатуры Сталина... Он фактически подписывал себе смертный приговор". Почему же Сергей Иванович согласился? Я думаю, и потому, что он понимал: только будучи на руководящем посту он имеет возможность как-то влиять на ситуацию в науке и помогать людям, семьям репрессированных ученых. В столе рабочего кабинета у него лежали заранее заготовленные конверты с деньгами, которые он изымал из своей академической зарплаты. Они предназначались просителям, приходившим к нему каждый день. Некоторые этим злоупотребляли.
Однажды, когда к нему пришел очередной проситель, Сергей Иванович, как всегда, долго, внимательно слушал и вдруг с грустью сказал: "Дорогой мой, мне науку спасать надо, а вы о таких пустяках"... Вавилов видел: печально известная сессия ВАСХНИЛ, на многие годы убившая советскую генетику, а заодно и целую плеяду ученых во главе с Николаем Вавиловым, была далеко не последней каплей в море научных гонений. За "буржуазность" и "антинаучность" громили кибернетику, квантовую механику, теорию относительности... А тогда, в 1945 году, встав во главе Академии наук, Сергей Иванович сознательно принял удар на себя. Альтернативой ему был академик А. Я. Вышинский - страшная личность, выступавший государственным обвинителем на фальсифицированных политических процессах 1936-38 годов. Если бы президентом АН СССР стал он, жертв в науке было бы значительно больше.
Сергей Вавилов, как и отец, был крупным ученым. Он сделал нобелевское открытие, но обнаруженный им эффект Вавилова - Черенкова - свечение в среде, через которую проходят электроны со скоростью, превышающей световую, - получило высочайшее признание через семь лет после его кончины в 1951 году. Посмертно эту премию не присуждают. Не дожил он и до реабилитации старшего брата, в невиновности которого никогда не сомневался. Вскрытие обнаружило на его сердце девять инфарктных рубцов - оно не вынесло непосильных нагрузок. Нечто похожее, думаю, произошло и с отцом. Это были великие и многострадальные люди. Я счастлив, что ношу эту фамилию.
- Продолжается ли она сейчас?
- У меня две дочери, внучки, у Сергея Ивановича - два внука. Одного из них зовут Николаем Ивановичем - в честь моего отца. Так что род Вавиловых истребить не удалось.