За ответом на этот вопрос стоит отправиться в Мураново
В одном из самых поэтичных, в прямом и переносном смысле, мест Подмосковья открылась выставка «Тютчев и Аксаков. В чем сила России?». Собственно, проект с таким названием могли бы с полным правом воплотить в жизнь сотни исторических городов, поселений, усадеб, хранящих память о важных страницах прошлого. Но у подмосковного Муранова — а речь именно о нем — на то особые основания.
Тихая прелесть окрестных пейзажей очаровывает даже души, не склонные к пасторальным восторгам. Евгений Баратынский, друг Пушкина, считавшийся в той блистательной литературной плеяде звездой первой величины, приехал в Мураново 26-летним, получив его в приданое за женой Анастасией Энгельгардт. Здешние места пленили поэта, но не стихам одним посвящал он себя. При нем усадьба стала приносить приличный доход. На вырученные средства хозяин задумал выстроить новый дом вместо изрядно обветшавшего и собственноручно составил планы и чертежи. Возвели дом всего за год. Баратынский мечтал встретить в нем старость. Не довелось. Через год семейство уехало за границу, а еще через год поэта не стало.
Вдова Баратынского Анастасия Львовна вернулась с детьми в Мураново, но жить здесь не смогла — слишком многое напоминало об утрате. Усадьба перешла к ее младшей сестре Софье, та завещала имение дочери Ольге, которая вышла замуж за Ивана Федоровича Тютчева. Сын не раз приглашал своего прославленного отца Федора Ивановича приехать сюда, но тот так и не смог выбраться. Зато именно в Мураново стараниями детей Тютчева после смерти их родителя была перевезена большая часть семейных меморий.
Усадьба не погибла в революционном пожаре — крестьяне не стали разорять тех, кто сделал им столько добра. Избежала она и участи быть превращенной в госдачу либо правительственный санаторий: последнему владельцу — внуку поэта Николаю Ивановичу Тютчеву, заручившись поддержкой Луначарского, удалось открыть здесь музей.
И все-таки главный дом меньше всего похож на музей. Николай Иванович сам водил здесь экскурсии, сохраняя в комнатах все, как было в прежней жизни. Все стоит на своих местах, а выставки устраиваются в сохранившихся усадебных постройках. Об открывшейся недавно под названием «Тютчев и Аксаков. В чем сила России?» расскажу особо. Она приурочена сразу к трем датам — 200-летию со дня рождения Ивана Аксакова, 220-летию со дня рождения и 150-летию со дня смерти Федора Тютчева.
В проекте приняли участие ведущие архивы – Российский государственный, внешней политики Российской империи, литературы и искусства, а также Институт русской литературы, Российская государственная библиотека и ближайший «сосед» Муранова – аксаковская вотчина: музей-заповедник Абрамцево. Интересен проект в первую очередь тем, что исконно литературный музей гениального поэта решил представить его в иной ипостаси — как политика и мыслителя, окруженного людьми, во многом разделявшими его взгляд на судьбу Отчизны. И первые среди них — Иван Аксаков и его жена Анна, старшая и любимейшая из дочерей Тютчева. Герои выставки были вдохновенными поэтами и яркими публицистами. Оба немало сил отдавали государственной службе — Тютчев на дипломатическом поприще, Аксаков — на юридическом.
Личные вещи и предметы домашней обстановки, письма и рукописи, оружие и награды, редкие портреты и фотографии бережно сохранены потомками. На акварели художника Петерсона — усадебный дом в Овстуге, где родился Тютчев. Восстановленный в конце ХХ века, он погиб в пожаре века нынешнего, став жертвой прожекта выкупа усадеб «предпринимателями» за символические суммы. Первое известное стихотворение юного Федора, посвященное отцу и записанное рукой матери. Фрейлинский шифр (полагавшаяся придворной даме брошь-вензель) второй дочери поэта Дарьи, бриллианты в котором заменены стразами: деньги, вырученные за камни, были отданы ею на благотворительность.Венчальная икона, подаренная отцом Анне, которая долго не могла найти себе суженого. Стол и письменные принадлежности ее мужа. Перед нами разворачивается жизнь, которую ни Тютчев, ни Аксаков не могли разъять на личную, служебную и общественную.
Название «В чем сила России?» авторам проекта подсказала программная статья Аксакова, посвященная разгоравшемуся на окраине империи польскому восстанию. Главная ее мысль созвучна и нашему времени: «Пусть только русское государство проникнется вполне духом русской народности, и оно получит силу жизни неодолимую и ту крепость внутреннюю, которой не сломить извне никакому натиску ополчившегося Запада».
В поисках ответа на волновавший обоих вопрос Тютчев и Аксаков сходились далеко не во всем. Аксаков, столп отечественного славянофильства, полагал, что России следует вовсе оградить себя от европейского влияния, закрыть окно, прорубленное Петром I: «Вне народа и народности не спасут нас: никакие дипломатические союзы: мы сами должны быть с собою в союзе, а этот союз для нас возможен только тогда, когда мы вполне отречемся от преданий Петербургского периода нашей истории».
Государственник Тютчев был убежден, что процветание России во многом зависит от того, насколько проводимая правительством международная политика отвечает интересам страны. Потому на кончину Николая I он отозвался хлесткой эпиграммой, начинавшейся словами: «Не Богу ты служил и не России, / Служил лишь суете своей...». Много лет прожив за границей, имея возможность досконально изучить европейский менталитет, Тютчев лучше многих понимал — если правительство «перестает быть представителем и воплощением национальных интересов страны, если оно осуществляет лишь политику личного тщеславия, — то оно никогда не заслужит за рубежом ни благодарности, ни даже уважения. Им будут пользоваться в своих выгодах и над ним по праву будут смеяться». Сей суровый вердикт, датированный маем 1867 года, был адресован уже Александру II.
На выставке представлены некоторые из статей — «Россия и Германия», «Россия и революция», «Римский вопрос», которые должны были войти в задуманный Тютчевым большой трактат «Россия и Запад», так им и не оконченный. А нас, гостей, ожидает сюрприз: два ящичка с предсказаниями, в разное время сделанными Тютчевым и Аксаковым. Вот одно из них — от Ивана Сергеевича. «Можно ли было когда-либо ожидать от Европы признательности за наши искренние услуги европейскому миру? Разве в первый раз наше прямодушие и даже простодушное усердие к ее интересам оплачивается наглой неблагодарностью? Наши добрые поступки не благодарятся, а мстятся; добро, оказанное нами Европе, нам же вымещается злом: справьтесь с историей».
Будто сегодня сказано.