Царскосельский лицей издавна связывают с именем его второго директора Егора Антоновича Энгельгардта. А имя первого наставника, дипломата и просветителя Василия Федоровича Малиновского, редко встречается в популярной биографии Пушкина. Хотя именно он оказал огромное влияние на личность поэта. Справедливость восстанавливает литературовед Элеонора ЛЕБЕДЕВА.
Это был человек необыкновенной скромности. Спустя полвека Иван Пущин так описывал открытие лицея: «Робко выдвинулся на сцену наш директор Малиновский со свитком в руке, бледный как смерть, начал что-то читать... Голос его был слаб и прерывист. Сидевшие в задних рядах начали перешептываться». Как потом оказалось, читал он не свою речь, а переданный из Министерства просвещения текст...
Пушкин в своих планах автобиографии дважды упоминает имя Малиновского — при открытии лицея и рядом с воспоминанием о своем экзамене, встрече с Державиным и с известием о взятии Парижа: «Смерть Малиновского. Безначалие». Место директора пустовало полтора года. Император Александр I, занимаясь лицеем лично, сам выбрал Малиновского и замены ему не видел.
Бывший директор Педагогического института Егор Энгельгардт пришел в лицей только в 1816 году. Пушкин сразу поставил стену между собой и Егором Антоновичем, словно не желая примириться с утратой. И через три месяца новый наставник дает отрицательную характеристику воспитаннику Пушкину в заметках, написанных по-немецки: «Высшая и конечная цель Пушкина — блистать, и именно поэзией; но едва ли найдет она у него прочное основание, потому что он боится всякого серьезного учения, и его ум, не имея ни проницательности, ни глубины, совершенно поверхностный, французский ум. Это еще самое лучшее, что можно сказать о Пушкине. Его сердце холодно и пусто; в нем нет ни любви, ни религии; может быть, оно так пусто, как никогда еще не бывало юношеское сердце».
Вслед за другими выпускниками на прощание Пушкин вписал в альбом директора любезную фразу. Но впоследствии поэт переходил на другую сторону, завидев наставника на Невском проспекте. Видимо, он всегда проводил сравнение между наставниками, и оно было не в пользу последнего. А ведь Малиновского, в отличие от Энгельгардта, нельзя назвать профессиональным педагогом. Переводчик при русской миссии в Лондоне, секретарь на Ясском конгрессе, генконсул в Молдавии...
— Как педагог он состоялся в связи с идеей преобразования системы общественных отношений в России, — рассказывает Элеонора Лебедева. — Правила внутреннего распорядка лицея были составлены единомышленником Малиновского, прославленным Александром Петровичем Куницыным: «Все воспитанники равны как дети одного отца и семейства, а потому никто не может презирать других и гордиться перед прочими чем бы то ни было. Запрещается воспитанникам кричать на служителей и бранить их, хотя бы они были их крепостные люди».
Мечтатель и утопист, Малиновский созидал лицейское братство, лицейскую рес-публику: «Кто любит добродетель и Отечество, должен стараться о прекращении рабства. Оно портит нрав россиянина. Сия заносчивость, запальчивость и купно низость и раболепствие — от воспитания, жития и обхождения с рабами. Человек приучается, с одной стороны, к неограниченной воле, с другой — к покорности и слепому повиновению. Самовольство и страх — плоды рабства». Однако скоро Малиновскому за внедрение столь «вольнодумных» идей стали следовать выговоры от министра просвещения.
— О духовной близости первого директора и воспитанника Пушкина — известные строки поэта: «В те дни, когда в садах Лицея я безмятежно расцветал», — отмечает Лебедева. — Так никто не говорил и не писал о своей альма матер...
Первый директор лицея внезапно скончался в марте 1814 года в такой бедности, что родной брат хоронил его на свои средства. Воспитанники провожали гроб до царскосельской заставы, а шестеро — до конца, на Большеохтинское кладбище Петербурга. У разверстой могилы сын Малиновского Иван, Александр Пушкин и Иван Пущин поклялись в вечной дружбе.
Когда же после роковой дуэли умирающему Пушкину сообщили, что с ним пришла проститься сестра Кюхельбекера, а у него не было сил для прощания, Александр Сергеевич сказал: «Как жаль, что нет теперь здесь ни Пущина, ни Малиновского, мне бы легче было умирать».
