17 июня в Москве в Международном доме музыки выступит уникальная исполнительница в жанре world music – Ясмин Леви. Она родилась и живет в Израиле, но считает себя гражданином мира, исполняет песни на экзотическом языке сефардских евреев – ладино, а собственные вещи сочиняет на испанском. При этом Ясмин сознательно делает ставку на диалог культур – в ее музыке переплелись еврейская, турецкая, балканская, испанская и португальская традиции, в ее ансамбле можно услышать звучание инструментов самых разных народов, с ней сотрудничают музыканты из Ирана, Армении, Греции, Парагвая, Турции, Испании. Артисты такого склада нечасто посещают Россию с концертами, и их творчество почти неизвестно российским любителям музыки. Корреспондент «Труда» побеседовала с Ясмин Леви и расспросила певицу о том, что такое сефардская традиция, насколько свободно она ее трактует и хочет ли исполнить песню на русском языке.
– Ясмин, в России древняя сефардская традиция практически неизвестна. Не могли бы вы рассказать о ней?
– В начале своей карьеры я исполняла песни на языке ладино. Изначально на нем говорили евреи, жившие в Испании. Но в 1492 году правители-католики Изабелла и Фердинанд изгнали евреев и мусульман. Не последнюю роль в этом сыграла и инквизиция. С тех пор ладино обогащался словами из других языков, в зависимости от того, где именно обосновались изгнанные – в Турции или, допустим, Греции. Песням, которые я пою, от двух до пяти веков. Но в последние несколько лет исполняю и на испанском композиции собственного сочинения.
– Каковы основные особенности музыки ладино?
– Они связаны с той ролью, которую сыграла в жизни евреев Испания. Евреи любили эту страну, веками она была их родиной. Проститься с ней было очень тяжело. Поэтому они пели об Испании, ее королях, о любви, разбитом сердце, о том, что происходило с ними в повседневной жизни. Только это они и могли забрать с собой из Испании – воспоминания и язык. Несмотря на то что песням этим много лет, они не теряют актуальности и сегодня. В том числе благодаря им евреи смогли победить невзгоды жизни.
– Правда, что эти песни в основном пели женщины?
– Так и есть. Мужчины пели в синагогах религиозные гимны своим сыновьям. А женщины не могли петь публично. В то время к профессиональным певицам относились примерно так же, как к женщинам легкого поведения. Поэтому они пели за домашней работой – пока готовили, убирали. Пели своим дочерям, а те, в свою очередь, своим. Так и моя мама пела, отбивая на кухне ритм на том, что попадалось под руку. Теперь, благодаря маме, и я пою для других людей. Но надо помнить: эти песни никогда не предназначались для сцены – они были для души.
– А как папа относился к пению в семье?
– Мой отец был музыкантом. Он сохранил и спас сефардские песни. Ведь они передавались из поколения в поколение, но никогда не записывались. Музыка окружала меня с раннего детства. Я и мои братья играли на фортепьяно. Все наши дети тоже играют. Притом забавно и даже абсурдно, что мой отец-музыкант не хотел, чтобы его дети занимались музыкой. Он настаивал на том, чтобы у нас была нормальная профессия. Так обычно думают еврейские отцы – их дети должны быть врачами или юристами. Музыка – исключительно хобби. И вся семья послушалась – все получили хорошее образование, стали инженерами, юристами… Я тоже делала все, чтобы музыкой не заниматься. Но в 22 года поняла, что не могу себя обманывать. Мой отец умер, когда мне был год. В 22 года я решила забыть его просьбу и стать певицей.
– Ясмин, вы в музыке идете по стопам отца, то есть строго сохраняете сефардскую традицию для будущих поколений, или предлагаете индивидуальную интерпретацию этих песен?
– Безусловно, второе. И за это мне пришлось заплатить большую цену. Сефардские евреи считали, что я должна продолжать дело отца и исполнять песни в традиционной манере. Но я не робот – я очень эмоциональная, экспрессивная певица. Каждая песня – это самоубийство, это мир, это целая прожитая жизнь. Я сразу поняла, что не буду петь как все. У меня другой характер и другая манера. Я стала добавлять в сефардские песни элементы турецкой, кубинской, греческой музыки, фламенко. Сефарды были во мне разочарованы – ведь эти напевы были впитаны ими с молоком матери, а значит священны. Тогда я решила выступать за пределами Израиля.
Некоторое время меня это очень печалило. Я не сразу поняла, почему сородичи меня не принимают. Но моя задача – не в сохранении этих песен. Я должна поделиться ими с как можно большей аудиторией, с теми людьми, кто, возможно, ничего не знает о сефардской традиции. А те, кто говорит на языке ладино, пусть поют эти песни ровно так, как им хочется... Но сейчас мы с приверженцами традиции уже вполне уяснили разность наших задач и уважаем друг друга.
– Чем объясняется ваша любовь к музыкальным экспериментам, эклектике?
– В этом моя сущность. Я выросла в Иерусалиме, это плавильный котел. Слушала все возможные жанры, что впоследствии нашло отражение в моей музыке. Мне пишут со всего света – из Египта, Испании, Греции, Турции, Ирана, конечно, из самого Израиля. Все говорят, что моя музыка отражает именно их культуру. А ведь они такие разные! Но именно разнообразие, пестрота моей музыки и объединяет столь непохожих людей.
– Ваш последний альбом называется «Libertad» – свобода. Что означает для вас это слово?
– В самом широком смысле – возможность выбрать свой жизненный путь. Многие могут позволить себе делать карьеру, заниматься тем, чем хочется. Но многие люди в мире лишены самых элементарных прав. Кто-то, например, не может участвовать в выборах. Я не могу этого изменить, но хочу озвучить саму проблему. Мы все заслуживаем свободу и должны бороться за наши мечты.
Что касается меня лично, то у меня все еще много страхов. Как и многих людей, меня преследуют мои демоны. Я чувствительный человек. У меня были в жизни неудачи, которые я очень остро переживала. Однажды я даже практически бросила карьеру певицы. Но когда родился мой сын, я поняла, что ему нужна сильная мать, поэтому занялась собой. И вот теперь, через год, могу сказать, что никогда еще не была столь сильной. В 37 лет я впервые почувствовала полную свободу души.
– Как материнство повлияло на вашу музыку?
– Мне говорили, что когда я стану матерью, начну писать веселые песни. Но этого не произошло. (Смеется.) Материнство не изменило мою сущность, но отразилось на восприятии мира. Теперь я пою в первую очередь для сына. Чтобы ни делала, представляю перед собой его. Он – моя музыка, центр моей вселенной.
Что интересно, чувство печали в моей музыке стало еще глубже. Я стала все чувствовать острее. Мою музыку нельзя включить фоном. Ее нужно слушать и переживать. Или выключить. Меня либо любят, либо ненавидят.
– В одном из интервью вы назвали себя самым счастливым человеком с самым грустным сердцем и добавили, что эта грусть благословенная. Чем именно грусть вдохновляет вас?
– Я не представляю жизнь без грусти. Не могу сочинять, когда счастлива. Стоит мне начать грустить, как уже на следующий день появляется новая песня. Мне некоторое время даже казалось, что у меня психологические проблемы и нужна профессиональная помощь, но потом поняла, что у музыкантов разные задачи: у одних – дарить хорошее настроение, у других – помогать людям преодолеть трудности, делясь с ними грустью. Для меня грусть – огромный дар, фонтан вдохновения.
– Уже несколько лет вы исполняете песни не только на ладино, но и на испанском. Не собираетесь выпустить материал на английском или иврите?
– Очень сложный вопрос. Язык – это целый мир, а не просто средство общения. Я могла бы спеть на многих языках мира, но сама бы себе не поверила. Каждое слово каждой песни исходит из моей души. Сейчас моя душа поет на ладино и испанском. Хотя иврит мой родной язык, я не могу на нем петь. Возможно, потому что именно на этом языке я обращаюсь к продавщице, покупая молоко и хлеб. Он для меня слишком понятный, в нем нет загадки и романтики.
После рождения сына я стала меняться – открываться новому. Сейчас иногда для себя пою на иврите или английском… Но петь на этих языках для других людей означало бы решиться на огромный шаг. Пока я не готова его сделать.
– То есть, скажем, русский романс вряд ли дополнит ваш репертуар в ближайшее время?
– Меня многие просят об этом – исполнить традиционную песню на их языке. Мне это очень льстит. Если бы я могла перевести эти песни на те языки, на которых пою, возможно. Но по-русски я петь не буду никогда. Это же будет звучать, как издевка. Я должна верить в то, что пою. И хочу, чтобы слушатели мне верили. У вас прекрасная музыка и прекрасные исполнители. А я бы не справилась. Так что лучше буду заниматься тем, что у меня хорошо получается.
– В песне «Naci en Alamo» вы поете: «У меня нет родины». А где для вас дом, родной край?
– Дом там, где семья – мой муж и сын, моя мама, мои братья. Но человек живет внутри себя. Я думаю, мы должны найти дом внутри своей души. Я человек мира. Половину жизни провела в путешествиях, но чувствую себя чужой везде. А своей – именно с семьей, музыкой и Господом.
